В семилетнем возрасте меня сослали в детский санаторий. В семье ожидалось пополнение, матери нужны были свободное время и пространство, и я на три месяца загремела в страшное деревянное здание на Борках. Борки и поныне оправдывают свое название, потому что заполнены старыми и новыми посадками сосен.

Здание на поверку оказалось не таким уж страшным. Ужас в нас, отдыхающих, а, вернее, отбывающих ссылку, вселяла только башенка с окнами из цветного стекла, венчающая крышу. По детской легенде, в ней жил кто-то опасный, выходящий по ночам, поэтому нам категорически запрещалось покидать спальни. Легенда была на руку санаторному персоналу, и развеивать наши страхи никто из взрослых не стремился.

На заднем дворе санатория располагалась конюшня с настоящим седым мерином и грубым стариком-конюхом. Старик запрягал мерина и уезжал за продуктами, вернувшись, разгружался, ставил на телегу бидоны с пищевыми отходами и снова уезжал. У него был свой график приездов-отъездов, иногда совпадающий с нашими прогулками, и в такие дни мы всей группой прилипали к забору, глядя, как он запрягает апатичного мерина.

Самой красивой девочкой в санатории была Света, этакая стройная балеринка с длинными светлыми волосами и милой улыбкой. Вокруг нее стайкой увивались менее популярные дети, и она могла выбирать друзей из всего, скажем так, ассортимента.

Через неделю в нашу группу добавили Аню, и к ней переметнулась часть светиных поклонников. У Ани были преимущества: стрижка «под Котовского» и пачка настоящих фломастеров. Мне хотелось потрогать анину бритую голову, пожалуй, больше, чем хотелось потрогать теплые серебристые губы мерина, но случай так и не представился. Первой предложить дружбу я стеснялась до колик в подреберье. В конце концов я к Ане привыкла, любопытство прошло, да и волосы у нее отросли.

Моей единственной верной подружкой на протяжении всей санаторской жизни была Таня. Расположение наших кроватей позволяло вести долгие беседы перед сном. Собственно, поэтому мы и сдружились. В беседах, правда, с некоторых пор приходилось избегать религиозной тематики. Консенсус в этом вопросе нам никак не давался, один из особо горячих теологических диспутов завершился дракой. Разнимала нас нянечка, неожиданно по-предательски принявшая танину сторону. И нянечке, и Таньке хотелось жизни вечной, я же совершенно точно знала, что человек смертен.

Впрочем, редкие ночные разногласия не мешали нам днем клясться в вечной дружбе. Вместе мы выстраивали умопомрачительные фантазии по спасению людей от ужасного кого-то, живущего на крыше, в башне из цветного стекла.

Таньке зачем-то хотелось спасать незнакомого мне мальчика из ее группы детского сада. Дабы не ударить в грязь лицом, мне пришлось срочно придумывать своего героя — мальчика Сашу из соседнего двора, якобы, влюбленного в меня по уши.

У Саши имелся прототип, с которым меня разделяла бездна: он был младше меня на целый год. Ради дружбы я шла на жертвы, спасали мы каждый раз танькиного мальчика, который в финале нашей фантазии шествовал под руку с Танькой в счастливое будущее, а я печально махала им вслед рукой.

Когда весна закончилась, нас разобрали по домам. Танька жила на Горе, в недосягаемом для меня районе, и дружба наша никакого продолжения не нашла.

Седого санаторского мерина я несколько раз видела в городе. Он все так же возил бидоны, летом запряженный в телегу, зимой — в сани. Уже тогда рабочих лошадей в городе было мало, а лет через десять они исчезли совсем.